Том 27. Таита (Тайна института) - Страница 12

— Душа моя, помолчи лучше, — бесцеремонно обрывает ее Шарадзе, в то время, как все остальные кругом смеются.

Несмотря на этот смех и суету, Глаша, единственная причина всех этих горячих споров и переживаемого волнения, умудряется заснуть на руках Стеши. Ее белобрысая головенка прислоняется к плечу девушки, темные ресницы сомкнулись, алый ротик приоткрыт.

— Mesdames, тише: она заснула. Какой душонок! Я сейчас же со Стешей иду к Бисмарку и буду просить, молить и требовать, чтобы он принял нашу Глашу, — и Баян мчится в дортуар одеваться.

— И я с тобою, и я, — настаивает Тамара Тер-Дуярова.

— Прихватите и нас с Земфирой, — просит Алеко.

Через минуту «депутация» во главе со Стешей, несущей сонную Глашу, крадется из умывальной, сопровождаемая напутствиями и пожеланиями остающихся. Среди последних возникают новые разговоры, новые горячие споры.

— Глаша. Это невозможное имя, — возмущается поэтичная Невеста Надсона. — Глаша, Глафира… ужас!

— Назовем ее как-нибудь иначе, это ни к чему не обязывает, — предлагает Донна Севилья. — Ах, у русских нет красивых имен. Это не Испания. Если бы ее можно было назвать донной Эльвирой, донной Лаурой, донной Альфонсиной. Как это было бы прекрасно!

— Перестань грешить, Галкина, — неожиданно и сурово обрывает ее Капочка Малиновская. — Католическое имя для русской — это невозможно!

— Ничего тут нет грешного, ей-богу, — хорохорится Ольга, — откуда ты взяла?

— А произносить имя Господа Бога твоего всуе — грех и ересь сугубая, — не унимается Капочка.

— Mesdames, уймите же эту святошу, — сердится Ольга.

— Простую смертную, грешницу святошею называть троякий грех и ересь, — бубнит Малиновская, награждая Галкину уничтожающим взглядом.

— Mesdames, держите меня, а то я Бог знает что с нею сделаю. Я не отвечаю за свой испанский темперамент, — внезапно разражается смехом Донна Севилья.

Вдруг Золотая Рыбка ударяет себя ладонью по лбу.

— Придумала! Придумала! Это не имя, а прозвище. И какое красивое! Какое подходящее! — звенит ее стеклянный голосок.

— Ну? — срывается у всех одним общим звуком.

— Мы станем называть ее Тайной. Не правда ли, хорошо? — и красивые глазки девушки вспыхивают и загораются оживлением.

— Лидочка, ты — богиня мудрости, ты — сама Афина Паллада. Дай я тебя поцелую за это! — и Муся Сокольская, Хризантема, с поцелуями бросается на грудь подруге.

— Тайна института. Это и красиво и… удобно. Так и будем называть ее Тайной, — продолжала развивать свое предложение Золотая Рыбка, сама, очевидно, восхищаясь пришедшей ей на ум мыслью.

— Великолепно! Очаровательно! — восклицает Хризантема.

— Тайна! Это адски хорошо!

— Лучше всяких испанских имен, пожалуй, — соглашается и Донна Севилья.

— А жаль, — смеется Маша Лихачева, — что не испанское имя мы дали Глаше. Лишим этим возможности нашу Донну послать прошение испанскому королю разрешить принять на себя крещение нашей дочки.

— Глупости говоришь, — вспыхивает и смеется Ольга.

— А разве ты не думаешь постоянно об Альфонсе испанском? А? Сознайся. Послала бы ему прошение и подписала бы: "Русско-испанская подданная Донна Севилья Галкина. Не правда ли, хорошо звучит, mesdames?

— Олечкино прошение не было бы принято, — смеются институтки.

— Но почему? Она ведь приложила бы к нему гербовую марку со штемпелем, как следует.

— Mesdames, мы уклоняемся от главной темы. Нравится придуманное прозвище или нет? — и Золотая Рыбка обегает оживленным взглядом лица подруг.

— Браво! Браво! Чудесно! Бесподобно! — звучат кругом голоса и сдержанные аплодисменты.

Одна Капочка недовольна, качает головой и шепчет:

— Тайна! Не христианское, а языческое что-то. Грех и ересь.

— Сама-то ты ересь в квадрате, в кубе, — смеется Ольга Галкина.

— Mesdames, вы спать не даете. Адски спать хочется, а вы тут тары-бары, — на пороге умывальной появляется комичная заспанная фигура Неты Козельской, Спящей Красавицы. Ее косы распустились, обычно большие глаза сузились от света, одна щека, отлежанная на подушке, вся в рубцах, другая бела. — Это просто нелюбезно, mesdames, будить по ночам, — шипит она сердито, — адское свинство.

Нету обступают подруги. Ей поясняют всю суть дела.

Можно ли спать в такую ночь, когда у них появилась маленькая Тайна, крошечная дочка, внучка, племянница, и когда они все сразу стали мамами, бабушками, тетями, дедушками, когда начинается новая жизнь, полная тайны, прелести, очарования!

— Ах, месдамочки, как это хорошо! — оживляется Нета, и вся ее сонливость исчезает. — Только Комильфошке не надо говорить: наша Савикова терпеть не может детей, рожков, сосок и пеленок.

— Да какие же рожки и пеленки, когда Глаше, то есть Тайне, скоро исполнится пять лет.

— Ну да, конечно. Только Лулу Савикова и пятилетних детей не терпит.

— Ну так пускай она будет мачехой Тайны, если так, — сердито решает Невеста Надсона и декламирует:

Тяжелое детство мне пало на долю;
Из прихоти взятый чужою семьей,
По темным углам я наплакался вволю,
Изведав всю тяжесть подачки людской…

— Тьфу! Тьфу! Тьфу! Пять типунов тебе на язык и вдвое под язык, не пророчь, — замахали на Невесту подруги, — с чего ты взяла, что у нашей Тайночки будет тяжелое детство? У нее любящий отец, столько теток, бабушка, дедушка, все родство налицо.

— Но раз у нее мачеха!

— Ах, вздор. Лулу — мачеха, но, кроме того, и мать будет. Мы Земфиру выберем — она самая серьезная и тихая, — предлагает Хризантема.