— Боже мой! — срывается у кого-то подавленным звуком.
Все явственнее чудится, как кто-то притаился по ту сторону двери и берется за дверную ручку.
Все бледнеют. Невольно захватывает дыханье в груди.
Дверь скрипнула и распахнулась настежь.
Белая фигура стройной институтки с маской на лице перешагнула порог «клуба». И в тот же миг жалобно прозвучал высокий взволнованный голосок:
— Зачем вы потушили огонь? Зачем сидите в темноте? Ах, как страшно!
— Лиза! Лизонька! Ты?
Черная маска скользит вниз, и встревоженное лицо Лизы Ивановой появляется чуть озаренное лунным светом. Лиза смотрит на юных спириток большими испуганными глазами. Спиритки — на Лизу.
— Что за маскарад? Почему ты в маске? Что случилось? Да говори же. Говори скорей.
Спиритический сеанс прерывается. Тревога растет. Не до вызова тени теперь, когда настоящая жизнь предъявляет свои права.
— Mesdames, я сейчас от Таиточки, Стеша приходила и просила зайти к сестренке. Глаша все время капризничает и блажит. Я боялась быть узнанной и надела маску. Так, думаю, не узнает Ханжа, если встретится невзначай. Слава Богу, никого не встретила. Но Таиточку не успокоила тоже. Девочка плачет, капризничает весь вечер и все зовет «бабушку» Нику. Ефим с ног сбился, трясется от страху. Того и гляди плач Таиточки привлечет внимание начальства.
— Меня она зовет, ты говоришь? Ника быстро срывается со своего места.
— Да, да…
— В таком случае бегу.
— Стой, стой! Надень мою маску на всякий случай.
— Да захвати мой платок. Давай я закутаю тебя хорошенько. Так. Теперь ты — таинственная фигура в черном, с маской на лице, ни дать ни взять героиня какого-нибудь старинного французского романа, — смеется черненькая Алеко.
При свете луны Ника, действительно, имеет фантастический вид. В разрезах черной бархатной маски таинственно мерцают ее глаза. Темный платок драпирует наподобие плаща всю ее тоненькую гибкую фигурку. Длинная нижняя собственная юбка темно-синего цвета, доходя до пяток, делает ее выше ростом, стройнее.
— Прощай, прощай и помни обо мне! — патетическим жестом поднимая руку кверху, басит она, пародируя слова тени отца Гамлета, одного из лиц бессмертной шекспировской трагедии.
— До свидания, дети мои. Иду. Если Ханжа встретится, клянусь, испугается и ударится в бегство.
— Вне сомнения, ибо ты страшна сейчас, как смертный грех
— Тем лучше для меня. Тем хуже для нее. Addio. Скрываюсь.
Ника давно исчезла, а восемь оставшихся в «клубе» девушек с присоединившейся к ним девятой, Лизой, долго еще беседовали и делали предположение по поводу Глашиного беспокойства.
— И чего она капризничает, право. Все, кажется, у нее есть: и шубка, и белье, и платье, и конфеты, и в сберегательной кассе две с половиной сотни на ее имя лежит… — резюмирует Тамара.
— Боже, Тамара, как ты, однако, наивна, — волнуясь, замечает Золотая Рыбка, — во-первых, Таиточка еще слишком мала, чтобы понять такую важную вещь, как лежащие на книжке в сберегательной кассе деньги, а во-вторых… К чему ей и шубка, и нарядное платье, когда она целыми днями сидит взаперти в своей сторожке.
— Неправда, она гуляет.
— Несчастная! Это она называет гулять: постоять четверть часа на пороге «мертвецкой» при открытой двери на крыльце.
— Ах! — и маленькая ладонь Шарадзе изо всей силы шлепает себя по лбу.
— Что такое? Что с тобой?
— Идея, mesdames, идея!
— Новая задача или шарада, конечно? — иронизирует Золотая Рыбка своим стеклянным голоском.
— Да, если хотите, это — шарада, но такая шарада, которую не решит никто.
— А ты решила?
— Я решила.
— Двенадцать тебе с плюсом за это, — Маша Лихачева посылает армянке воздушный поцелуй.
— Говори же, говори, Тамара! — звучат кругом голоса заинтересованных девушек.
— Вот в чем дело, mesdames. Ведь Скифки нет в институте.
— Нет, но это не шарада, а решенный вопрос.
— И не будет еще с неделю по крайней мере.
— Да, почти целую неделю.
— А комната ее пуста.
— Разумеется.
— А Тайночке нашей адски надоела сторожка.
— Надоела, понятно.
— Так нет ведь Скифки в институте, — повторила Шарадзе.
— Нет, что ж, из этого, наконец?
— Ну, так вот, нельзя ли временно перевести Тайночку к Скифке, предварительно наказав нашей милочке ничего не трогать в комнате Скифки! Таиточке будет там у нее хорошо: и воздух другой, и постель мягкая, и простору больше. Да и мы больше времени уделять ей можем, не рискуя попасться на глаза Ханже. Что, месдамочки, какова моя шарада? — и Тамара сияющими глазами обвела подруг.
— Она гениальна!
— Молодчина, Шарадзе!
— Умница, Тамарочка!
— Ша-ра-дзе, браво! Бис!
— Тер-Дуярова, придите в мои объятия, я вас расцелую! — комически приседает перед армянкой Золотая Рыбка.
— Качать Шарадзе! Качать!
— Месдамочки, тише! Тише! — звучит грудной низкий голос Земфиры. — Вы так кричите, что на другом конце города слышно. Ведь сборище наше не разрешено начальством, прошу не забывать.
Но ее никто не слушает. Тамару подхватывают на руки и качают. Зловещий, отчаянный, полный нечеловеческого ужаса крик несется откуда-то издали, со стороны нижнего коридора.
— Что это, mesdames? Что это?